Если сгорать - то дотла. Если разрывать - то в клочья!
Я помню эту девчушку совсем маленькой. Они с семьёй переехали в квартиру прямо под нашей, когда я и сама была ребёнком. Мама звала её Риммой и запрещала играть в куклы на улице.
Теперь взрослые дети двора, с которыми нянчилась я, нянчатся с малютками, а малютки вежливо говорят: "Здравствуйте", когда я прохожу мимо. Римма ещё не успела пойти в школу, но научилась здоровски разговаривать, и может заткнуть за пояс любого малыша во дворе.
Летними вечерами её звонкий голос мешал мне читать, но я только тихо улыбалась, когда бабушка с третьего этажа, некогда гоняющая нас из-за своего давления (за что была прозвана "пятьсот на двести" моими старшими подругами), кричала на них и по доброй традиции поливала кипятком с третьего этажа.
Я восхищалась Риммой. Её бесстрашие перед детьми любого возраста доходило до безрассудства, как некогда и моё, когда я дралась с Игорем, который был старше меня лет эдак на 5-6, в войне двор на двор. Её старший брат часто жаловался маме на друзей, а Римма нередко покрывала их пятиэтажным матом, за что получала нагоняй от бабушек, неизменно сидящих у подъезда.
Сегодня в ванной я услышала плач в голос, поднимающийся по трубам с первого этажа. Я сидела на полу, зажмурившись от боли, и пыталась не вымолвить ни звука. Римма кричала и плакала. Мне стало так обидно и грустно... что этого маленького ребёнка заставляют кричать в ванной... что его заставляют успокоиться - и только тогда выпустят.
- Я больше не буду! - поднималось по трубам вверх.
Да, я больше не буду, мама. Никогда не буду плакать. Я буду сидеть в ванной на полу, зажмуриваясь от боли. Без слов.
И когда-нибудь это станет проходить легче. И я стану черствее. И мой голос будет подчиняться разуму, не срываясь...
Теперь взрослые дети двора, с которыми нянчилась я, нянчатся с малютками, а малютки вежливо говорят: "Здравствуйте", когда я прохожу мимо. Римма ещё не успела пойти в школу, но научилась здоровски разговаривать, и может заткнуть за пояс любого малыша во дворе.
Летними вечерами её звонкий голос мешал мне читать, но я только тихо улыбалась, когда бабушка с третьего этажа, некогда гоняющая нас из-за своего давления (за что была прозвана "пятьсот на двести" моими старшими подругами), кричала на них и по доброй традиции поливала кипятком с третьего этажа.
Я восхищалась Риммой. Её бесстрашие перед детьми любого возраста доходило до безрассудства, как некогда и моё, когда я дралась с Игорем, который был старше меня лет эдак на 5-6, в войне двор на двор. Её старший брат часто жаловался маме на друзей, а Римма нередко покрывала их пятиэтажным матом, за что получала нагоняй от бабушек, неизменно сидящих у подъезда.
Сегодня в ванной я услышала плач в голос, поднимающийся по трубам с первого этажа. Я сидела на полу, зажмурившись от боли, и пыталась не вымолвить ни звука. Римма кричала и плакала. Мне стало так обидно и грустно... что этого маленького ребёнка заставляют кричать в ванной... что его заставляют успокоиться - и только тогда выпустят.
- Я больше не буду! - поднималось по трубам вверх.
Да, я больше не буду, мама. Никогда не буду плакать. Я буду сидеть в ванной на полу, зажмуриваясь от боли. Без слов.
И когда-нибудь это станет проходить легче. И я стану черствее. И мой голос будет подчиняться разуму, не срываясь...